северном побережье Германии.
Он был неудержимо горяч, и воспринял
идеи Шрёдингера как персональный вызов.
Он чувствовал, что странность
мгновенных квантовых скачков
была ключом к пониманию мира атома.
Он считал атом настолько
уникальной и необычной системой,
что её нельзя сводить к компромиссу
через простую аналогию
с волнами или орбитами,
или пусть даже с многоэтажным зданием.
Он считал, что пришло время вообще отказаться
от каких бы то ни было картин атома.
Вернер Гейзенберг - настоящий гений 20 века.
Молодой, спортивный, серьёзный
альпинист, великолепный пианист,
к тому же он был исключительно
одарённым студентом.
В возрасте всего 20 лет он уже заканчивал
написание своей докторской диссертации,
и был нарасхват у самых крупных
университетов Европы.
Теперь же, летом 1925 года,
он страдал от особенно тяжёлого
приступа сенной лихорадки.
Лицо его распухло практически
до неузнаваемости.
Он решил сбежать в одиночку сюда,
на этот прекрасный,
изолированный остров Гельголанд.
Он гулял по пляжам, плавал,
взбирался на скалы
и размышлял.
Уже с момента встречи с атомной физикой
Гейзенберг понял, что никакие
попытки человека представить себе атом,
смоделировать его с помощью
обычных образов, ни к чему не приведут.
Атом, он был уверен, слишком капризен,
слишком странен, чтобы
вот так просто быть объяснённым.
Поэтому он решил отказаться
от любых его изображений,
и описать его, используя
лишь чистую математику.
Но размышляя, он понял, что атом бросает вызов
не только мысленному о себе представлению,
но даже и традиционной математике.
Именно здесь, на Гельголанде,
Гейзенберга посетило невероятное озарение.
Он понял, что для описания
некоторых свойств атома
ему придётся использовать новый
странный вид математики.
Оказывается, некоторые свойства, положение
электрона в определённый момент и его скорость,
зависят от того, в каком
порядке их перемножать.
Я попробую объяснить.
Если мы перемножаем два числа,
от результат их порядка не зависит.
То есть, трижды четыре -
это то же самое, что и четырежды три.
Но в случае с атомами,
как понял Гейзенберг, при разном порядке
перемножения величин получаются разные значения.
Вскоре это привело его
к ещё одному открытию.
И теперь он был убеждён,
что разгадал секрет атома,
что он сумел найти
сокрытую в нём математику.
Он был крайне возбуждён.
И очень напуган.
В ту ночь он взобрался
на вершину скалы
и просидел там до рассвета.
Он назвал это своей "Ночью на Гельголанде".
Вернувшись в университет Геттингена,
он рассказал обо всём своему коллеге Максу Борну,
и они нескольких следующих месяцев
они провели за кропотливой работой,
создавая совершенно
новую теорию атома.
Теорию, которую мы сегодня
называем матричной механикой.
Матричная механика использует
сложные структуры чисел,
скорее похожие на таблицы.
Манипулируя этими структурами данных,
Гейзенберг и его наставник,
блестящий физик Макс Борн,
могли очень точно
предсказывать поведение атомов.
Но для Эйнштейна и традиционалистов
это была сущая научная ересь.
Атом не мог быть
никакой матрицей чисел.
Да, мы состоим из атомов,
но чтобы из чисел?
Вернёмся в Копенгаген.
Бор и Паули были очень взволнованы
созданием матричной механики.
Ну и что, что мы не могли себе представить
атом, как физический объект?
Они были поражены
безупречностью математики
и яростно набросились на заурядные
материальные волны Шрёдингера.
Гейзенберг писал: "Чем больше я размышляю
над физической составляющей уравнения Шрёдингера,
тем более отвратительной я её нахожу".
"На самом деле, это полный вздор".
Но и Шрёдингер тоже цеплялся к Гейзенбергу,
говоря, что методы его отталкивающие,
а математика его чудовищна.
В Мюнхене в 1926 году их взаимная неприязнь
начала доходить до точки кипения.
Шрёдингер должен был прочитать
лекцию о своём волновом уравнении.
Гейзенберг наскрёб денег на путешествие
в Мюнхен на эту лекцию.
Чтобы, наконец, встретиться
лицом к лицу со своим соперником.
На