расстрелял или повесил, так?
- Да.
И кому бы ты это поручил?
- Государству.
Государству? Полиции, да?
- Да.
Так, и кто же даст им право на это?
Если они нарушают закон, государство
вдвойне имеет на это право.
Так, секундочку. Секунду.
Ты правда хочешь сказать, что если
кто-то в чём-то провинился...
Да. - ...то это даёт другому право
провиниться ещё сильнее.
Особенно если у него есть власть,
типа как у государства? - Да.
Хорошо, тогда вот что:
это моя квартира, проваливай.
Нет, она в той же мере и моя.
- Это моя квартира!
Хорошо, хорошо. Ладно.
Теперь проваливай. Исчезни, я сказал!
- Хорошо, я пошёл.
Я пошёл.
Армин!
Хорошо, но спорить никто не станет.
- Спорить не станут.
И ты согласна с этим?
В настоящей ситуации я никого
не призывала бы спорить.
Я бы ужасно испугалась,
если бы кто-то публично,
к примеру в публичной дискуссии,
высказался хотя бы так,
как это сделал Юнг
вчера в интервью,
когда сказал,
что критика вполне уместна,
и что если её подавлять,
то это приводит к таким событиям,
как вот эти, с террористами...
Я просто боюсь,
что кто-нибудь опять скажет такое.
Почему?
Потому что непонятно, во что эти
слова превратит кто-нибудь другой.
Знаешь, у меня есть знакомый,
который очень плохо отзывался
о Бёлле.
Это было до похищения Шляера.
Я заступилась за Бёлля, а он мне:
"Ты, видать, тоже симпатизируешь..."
Понимаешь?
Ведь никогда не знаешь, во что
могут превратиться твои слова
в такой истеричной ситуации,
как сегодняшняя.
Поэтому я, наверное, никого
не призывала бы дискутировать.
Я не могу этого понять...
Ведь...
Мне это напоминает
время фашистского режима,
когда все молчали,
чтобы не поплатиться головой.
Армин?
Армин!
Дай-ка мне номер Ингрид в Париже.
- Сейчас.
Ингрид? Минутку.
Привет, это я.
Принеси-ка шнапс, Армин.
Сплошное издевательство.
Который час?
Не знаю. Десятый, может.
Они погибли.
Баадер, Энслин и Распе.
Они покончили с собой
прямо в камерах.
Да, да.
Она повесилась,
а Баадер и Распе
застрелились.
Спасибо.
Сам не знаю. У них был пистолет,
чтобы застрелиться.
Никто не знает, как это оружие
к ним попало.
Да, да. Теперь
международная комиссия проверяет,
было ли это самоубийством.
Какая разница, что я думаю
или не думаю.
Это самая надёжная тюрьма в мире,
их отрезали от окружающего мира,
никого не пускали в камеры...
Эти камеры тщательно проверяют
два раза в день.
Трудно себе представить,
что там прятали пистолеты.
Нет, нет. Без понятия.
Нет, я вынужден задержаться.
Я ещё не закончил.
Ладно, ладно.
Ладно. Пока.
Что же должно произойти,
чтобы можно было высказываться?
Люди, у которых есть деньги,
и люди, у которых есть связи,
должны...
должны воспользоваться властью.
А у кого есть деньги, связи?
Ну, Мичерлих, к примеру,
или Юнг,
или, скажем, тот же Бёлль, могли бы
воспользоваться своей репутацией...
Только что ты рассказала, какое
недоразумение случилось из-за Бёлля.
Да, чтобы люди поняли, что у нас...
У нас тут...
Это ведь на самом деле...
Масса ведь не демократична.
Народ демократию ещё не усвоил.
Люди думают, если
критиковать государство,
то ты, считай, уже того...
И ты это поддерживаешь, говоря,
что никому бы сейчас не посоветовала
вступать в дискуссию.
Я бы предпочла, чтобы всё это
обсуждалось в СМИ.
Глупости. Нельзя организовать всеобщий
розыск. Каждому понятно.
Но тогда называют контактные номера,
в каждом городе свои,
куда можно позвонить, анонимно.
И что это значит?
Это призыв к доносам.
Это просто прямой призыв!
Ты сама не веришь, что
что-либо изменится!
Тут ничего не изменят!
Так и будет. Именно это им и надо!
А они будут подслушивать!
Да, Армин принёс мне поесть.
Мне тоже ещё налей.
Да...
Нет, не могу.
Я сейчас не могу уехать.
Я сам не знаю, почему. Я...
Я бы хотел, но...
Да, мне страшно. Мне кажется,
что я не могу уехать.
Ладно, ладно. Хорошо.
Пока. Пока.
Я специально бегаю за этой ерундой,
а ты не ешь. - Прости.
Вечно с тобой так.
- Извини!
Что опять