по таким скорбным поводам
тоже приходится обслуживать.
Часто ли правительство даёт такие
приёмы? - Приёмы даёт часто,
но не при таких обстоятельствах.
Во что превратятся наши мечты,
Во что превратятся наши мечты
В этой разорванной стране?
Не заживают наши раны...
Не заживают наши раны...
Под грязной повязкой.
Что станет с нашими друзьями,
что станет с нашими друзьями,
что с тобой,
со мной?
Я предпочёл бы сбежать,
но предпочёл остаться.
Предпочёл остаться.
Я предпочёл бы сбежать,
Но предпочёл остаться,
Предпочёл...
Флуктуация здесь,
в этом здании,
особенно велика.
Заключённый Хёрст Малер,
бывший адвокат,
приговорён к четырнадцати годам заключения,
из которых семь он уже отбыл.
Хёрст Малер считается одним из
основателей "Фракции Красной Армии".
Он был в списке тех,
кого требовали обменять
на берлинского председателя ХДС
Лоренца. Сам он отказался от обмена.
Франциска Буш работает
в политической группе,
а в личной жизни принадлежит
влиятельному редактору телевидения.
Он прочла уже семь публикаций Малера
и надеется на прояснение.
Господин Малер, мы снимаем фильм
о политическом климате в ФРГ
после похищения Шляера.
Вы как-то сказали, что эта дата
коренным образом повлияла
на политическую жизнь ФРГ.
Что вы имеете в виду?
Я вижу эти события в связи
с событиями 1945 года,
например. Потом 1967 год,
теперь 1978,
1977-1978 - всё это переломные пункты.
В 1945 году была сломлена
только политическая власть
немецкого фашизма,
а идеологическая - лишь отчасти.
Но антифашистская революция
в Германии не состоялась.
Это, можно сказать, наверстали
лишь в студенческих бунтах 1968 года,
когда до нас окончательно дошло,
что такое фашизм, и, прежде всего,
насколько живучими оказались
его общественные предпосылки.
Они продолжали существовать в ФРГ,
но также и в других странах,
особенно в США.
В 1967-м всё началось
с акций протеста против
войны во Вьетнаме.
В 1968-1969 годах произошёл
совершенно очевидный спад,
можно сказать развал,
студенческого движения.
Оно распалось на несколько
яростно враждующих группировок.
Каждая подняла какой-то флаг.
Оказалось, что большинство населения
не выражало солидарности с ними.
Этого опыта до тех пор
ни у кого не было,
да его никто и не предвидел.
Народ нас не понял,
да и не мог понять.
Виноваты были мы сами. Не кампании
против нас, не тупость масс,
как обычно говорят,
а то, что наше сознание
не соответствовало реальности.
И мы тогда... считали,
что надо продолжать действовать,
несмотря на очевидные границы,
с которыми мы столкнулись,
и которые казались
непоколебимыми.
Этот опыт в наших головах
превратился в убеждение,
что всё, как обычно,
разбилось о барьеры власти.
То есть не о нашу несостоятельность,
ограниченность нашего мышления,
а об объективное соотношении сил.
- Так ведь оно и было...
Допустим, но надо же задуматься,
почему это общество,
которое мы критикуем, разложение
которого мы так ясно видим
уже на протяжении десятилетий,
всё ещё способно
оказывать нам такое непреодолимое,
жёсткое сопротивление?
Всё это было
довольно абстрактно,
лишено связи
с социальной реальностью в стране,
особенно с уровнем сознания
населения в этой стране,
которое было совершенно
не готово вести
борьбу с государством
или поддерживать такую борьбу.
Но мы этого тогда не понимали,
иначе никогда бы не решились
взяться за эту политику,
если можно так сказать,
и воплощать её в жизнь.
Всё последующее развитие
до похищения Шляера и даже
до самого знаменательного события,
до происшествия в Могадишо, -
всё это привело к тому, что кризис
нашего ультралевого сознания -
а это действительно кризис -
наконец-то становится
для нас очевидным
и критически обсуждается именно
как следствие нашей неполноценности.
Трудно представить себе
более острое несоответствие,
чем контраст между, с одной стороны,
нашим протестом
против империализма
и подготовленным нами восстанием
(когда мы, к примеру,
протестовали против