завораживающее присутствие,
чьё назначение в том, чтобы
утаивать бездну.
Музыка - это то, чем по Марксу
является религия -
"опиумом для народа".
Опиум, который должен нас усыпить,
погрузить в некое обманчивое блаженство,
которое позволяет нам избежать
пропасти невыносимой тревоги.
Мы видим плачущую Джули,
но через стекло.
Мне кажется, что оно обозначает
восстановление фантазматического.
И я склонен назвать эти слёзы
слезами радости.
«Я могу сейчас плакать, потому что
всё это меня уже не касается».
«Три цвета: синий» предлагает
это мистическое единение,
восстановленную фантазию, как то,
что поддерживает наше отношение к миру.
Но цена, которую мы при этом платим,
это сугубо аутентичный момент
принятия тревоги,
который является самим условием человеческого,
и он здесь оказывается утерян.
И аналогом тревоги тогда будет
молчание.
Это молчание. Молчаливый крик.
В «Птицах» Хичкока
когда мать - конечно же,
кто как не она -
находит мёртвого соседа,
глаза его выклевали птицы,
она кричит, но крик буквально
застревает у неё в горле.
Если вернуться от кино к, так называемой,
реальной жизни, истинный урок психоанализа
состоит в том, что в нашей
реальной жизни происходит то же самое,
т.е. эмоции как таковые обманчивы.
Нет особенных поддельных эмоций,
потому что, как говорит Фрейд, дословно,
единственная эмоция, которая
не врёт, это тревога.
Все остальные эмоции - обман.
Таким образом, конечно, главный вопрос
заключается в том, можем ли мы
столкнуться в кино с тревогой,
или кино само по себе - подделка?
Перевод: Екатерина Камарницкая
Кино, как искусство видимостей,
говорит нам кое-что о самой реальности.
Оно что-то говорит нам о том,
как реальность сама себя конституирует.
Не туда!
Рипли!
Рипли, давай же.
Рипли, у нас нет времени
осматривать здесь достопримечательности.
Рипли, нет!
Существует старая гностическая теория
о том, что наш мир создан несовершенным,
что бог, создавший наш мир, был
идиотом, который плохо делал свою работу.
Таким образом, наш мир - это
только наполовину завершенное творение.
В нем есть пустоты, щели, бреши.
Он не полностью реален,
создан не до конца.
В чудесной сцене последней
части саги о Чужом,
«Чужой-4: Воскрешение», когда Рипли,
клонированная Рипли, входит
в таинственную комнату.
Она сталкивается с предыдущей
неудачной версией самой себя,
клонированной себя.
Какое-то отвратительное создание,
небольшой зародыш - как отдельный организм,
потом более развитые формы.
В конце концов создание,
которое выглядит почти как она,
только с конечностями монстра.
Убей меня.
Это значит, что все
время наши первичные,
наши предыдущие
альтернативные воплощения,
кем мы могли бы быть,
но не являемся,
что эти альтернативные версии нас
самих неотступно преследуют нас.
Здесь мы имеем дело с таким
онтологическим подходом к реальности,
как если бы это была
незаконченная вселенная.
Это, я думаю, очень
современное чувство.
Именно через такую онтологию
незаконченной реальности
кино становится действительно
современным искусством.
КИНОГИД ИЗВРАЩЕНЦА
Представляет философ и психоаналитик
Славой Жижек
Часть третья
Все современные фильмы,
в конечном счете - это фильмы
о возможности или невозможности
сделать фильм.
Это грустный рассказ
о городке Догвилль.
Догвилль находился в Скалистых Горах
в Соединенных Штатах Америки,
здесь, где дорога оканчивалась
входом в старый заброшенный
серебряный рудник.
Жители Догвилля были хорошим,
честным народом, и им нравился их город.
В случае с Фон Триером
это не только проблема веры,
в том смысле что, верят ли до сих пор
люди в большинстве своем,
или о месте религии
сегодня и так далее.
Рефлексивно или аллегорически,
это также
вопрос веры в само кино.
Каким образом сегодня всё ещё возможно
заставить людей верить в магию кино?
В Догвилле всё действие происходит
в заданном размеченном пространстве.
Да, это обычное