"Как, господин Павлов, -
спрашивал он меня, -
удалось вам приспособиться
к этим маленьким подлецам?"
И тогда я говорил,
что у меня нет иного выхода.
Что для него это
не более чем занятная игра,
а для меня жестокая необходимость.
Он говорил, что я неправильно
понимаю его положение в обществе.
"Мы с вами оба пролетарии, -
говорил он важно, -
и оба страдаем
от человеческой глупости.
Разница только в оттенках.
У меня по этому поводу
есть целая теория.
Я ее вам как-нибудь
обязательно разовью".
Самая трудная работа
начиналась ночью, часов в 12,
когда братья отправлялись
на свой ночной промысел.
Они начинали с главной
улицы Риппербан,
где не было кабака, в который
они бы не сунули свой нос.
А кончали под утро в каком-нибудь
самом захолустном переулке.
Тут я выступал уже
в роли грузчика.
Алексей!
Под утро в Зигфриде просыпался
дух капиталистического своевластия.
Он привязывался к рабочим,
разыгрывая патриархального хозяина,
который умеет по-свойски
разговаривать с рабочим классом.
Он зазывал их на свою верфь.
"Это компания Хаслингер! -
орал он на всю улицу. -
Вы слышали, конечно?"
Угомонить его было невозможно.
А в 8 утра мне предстояло
везти уже настоящего хозяина,
господина Хаслингера-старшего,
в его офис, затем
на верфь, и так далее.
Прислуга рассказывала
мне, что мадам Хаслингер
высказывала сомнения, правильно
ли она сделала, взяв меня на работу.
Все-таки русский, красный.
Неизвестно как это может отразиться
на восприимчивой психологии детей.
Но господина Хаслингера
это совсем не занимало.
Его интересовали биржевые сводки,
и только биржевые сводки.
Как большинство матерей,
фрау Хаслингер
имела о своих детях весьма
приблизительное представление.
Меж тем их интересовало
нечто совсем иное.
В воскресенье поднять их к обедне
было делом почти нереальным.
Из-под своих подушек
они изрыгали всяческую хулу
на лакея, который их будил,
на родителей,
на церковь,
на самого Господа Бога.
И всё же порядок есть порядок.
И в 8 утра милые дети
вместе с родителями
подъезжали к своей церкви,
самой новой и модной в районе.
Тут у господина Хаслингера
всё было свое.
Своя земля,
свои соседи,
и даже свой поп,
всегда встречавший семейство
у входа, низко кланяясь, как слуга.
Тут я имел возможность
пофилософствовать с Цезарем.
Он привозил в церковь свою
Бригитту и терпеливо ждал ее.
"Что же вы сами не пойдете
в церковь?"- как-то спросил я его.
"Слава Богу, я обхожусь
без Бога, - сказал он. -
А лет до 12 я верил.
Но когда простоял ночь на коленях,
прося у Бога хорошие отметки,
а на другой день
меня вышибли из школы,
я понял, что Богу не до меня.
С моим старшим братом
дело обернулось драматичнее.
Он отправился на Восточный фронт
под защитой солдатской пряжки,
где было написано "С нами Бог".
Но Бог на этот раз оказался
на стороне большевиков,
и брат получил свою пулю в живот
на сантиметр выше пряжки.
Тут, может быть, вера помогла
ему, примирила его со смертью".
Вы думаете,
что верующим легче умирать?
Разумеется.
Верующий может надеяться
отыграться на том свете
за все подлости этого мира.
Затем он обратился
ко мне с таким вопросом:
"Что держит вас на земле?
В Бога вы не верите,
жизнь не удалась.
Охота вам тянуть лямку?"
Я сказал, что отвечу, если он
скажет, что его держит на земле.
Как что?
Хотя бы тот факт, что я существую.
Потом он стал развивать весьма
модную философскую теорию.
На мой вопрос, из чего
слагается его существование,
он важно ответил мне: "Я ем, пью,
люблю мою маленькую.
И имею удовольствие смеяться
над этим глупейшим из миров.
А вам этого мало?
Может, вы верите
в экономическое чудо
или во всемирную
победу коммунизма?
Или вам мало миллионов, которые
человечество уложило в землю,
руководствуясь принципом,
что на миру и смерть красна?"
На миру и смерть красна.
Сказав всё это, он посмотрел
на меня этаким победителем.
Я ответил ему, что не тороплюсь
умирать, а хочу жить.
Но сыт по горло так называемым