Человека мы,
кажется, вытащили.
А машина наша - совсем швах.
Пойди, полюбуйся.
Так...
И как мы теперь?
Так и поедем.
Всё равно там без нас отгуляли.
Торопиться теперь некуда.
В Запорожье будем чиниться.
Спасибо за приют и ласку.
Не за что.
До свидания.
- Танечка, прощайся.
- Спасибо, до свидания.
Спасибо большое,
до свидания.
- Счастливо вам.
- Спасибо.
Алексей Иванович, какой был самый
трудный момент в вашей жизни?
Трудных моментов
было достаточно.
Легких было маловато.
А трудных - хоть отбавляй.
Три раза умирал.
Два раза в лагерях.
А третий раз тоже
в Германии, в Гамбурге.
Видишь ли, из Аргентины
я перебрался в Гамбург.
Было у меня в кармане
рекомендательное письмо
в один, так сказать,
весьма солидный дом.
Но я не хотел им воспользоваться
по многим причинам.
А более всего потому, что твердо
решил возвращаться на родину,
что бы меня там ни ожидало.
Но найти работу в Гамбурге
приезжему человеку не просто.
Приятелей своих по известному
мне адресу я не нашел.
Тут я был вынужден
обратиться к аргентинскому письму.
Какой он, Гамбург?
Гамбург?
Что же тебе сказать...
Гамбург - это большой порт,
большой город.
Центральные улицы выглядят
весьма респектабельно.
Много машин.
Много людей.
Достаточно, чтобы почувствовать
свое полное одиночество.
Но есть там район,
известный на весь мир, -
Сан-Паоло.
Днем здесь тихо, поторговывают
магазины для заезжего люда.
А ночью это вертеп.
Однако письмо привело
меня в самый богатый квартал.
Я даже не предполагал, что
в Гамбурге есть такие тихие улицы.
Цокот копыт.
Негромкие разговоры.
Беззаботная жизнь.
Фрау Хаслингер встретила
меня в общем благожелательно.
Она объяснила мне,
что в доме все ездят сами.
Но шофер может
понадобиться сыновьям.
Моим мальчикам,
как она тогда выразилась.
Да, моим мальчикам.
Она предупредила,
что окончательное решение
будет зависеть
от господина Хаслингера.
Так я устроился в этот дом
шофером-механиком.
В конце концов,
это был не худший вариант.
Я думал, что это работа
не принесет мне новых унижений.
Но я ошибся.
Мне предстояло
познакомиться с детьми.
У этих молодых людей
утро начиналось в гараже,
где они устроили тир.
Стрельба в цель
сопровождалась рассуждениями.
Им доставляло огромное удовольствие
испытывать мое терпение.
"Стрельба не должна вам мешать, -
говорил старший Зигфрид, -
вы солдат, даже победитель".
"Такой храбрый, что даже сдался
в плен", - подхватывал младший.
И так далее в том же духе.
По утрам к ним заезжал приятель,
некто Цезарь Карстен.
Презанятный парень.
Необычайно типичная фигура для
современного западного поколения.
Братья и смешили, и раздражали его
своей надутой глупостью.
Но он не гнушался брать у них
деньги и есть их завтраки и обеды.
Он, по-видимому, питал ко мне
какую-то странную симпатию.
Он даже заступался за меня.
Он говорил Зигфриду:
"Когда ты возьмешь
в Германии власть в свои руки,
ты поможешь вернуться
господину Павлову на родину
и занять там надлежащее место.
Надо проявлять великодушие".
Зигфрид, вполне сложившийся
фашист, подхватывал эту игру.
"Никогда бы я не доверил
русскому ответственное место.
В каждом из них живет коммунист".
И видя, что всё это
раздражает меня,
они искренне радовались,
эти славные ребята.
И тут же придумывали
какие-нибудь новые пакости.
Ну, вот.
Что с них взять, с кретинов?
"Ах, как жалко, что я не захватил
блокнот, - говорил Цезарь, -
я бы записал твои шутки,
продал их в вечернюю газету
и хорошо заработал бы на этом".
Да, очень сложные
были у них отношения.
У Цезаря была невеста
по имени Бригитта.
Девица ничем не примечательная.
Но когда Зигфрид чувствовал
себя припертым к стене,
он грозился отбить ее у Цезаря.
"Смотри, - говорил он, - чтобы
я не положил твою маленькую
к себе в карман".
Это единственное,
что приводило Цезаря в ярость.
Он действительно
любил свою маленькую Клеопатру,
как он называл ее в шутку.
Когда братья уходили,
он с удовольствием отводил душу.