После, говорит он, они всегда обнимаются
Животное прижимается своей горячей
скулой к его щеке...
и они целый час стоят в темноте...
словно влюбленная пара.
И не смотря на абсурдность подобной мысли,
я продолжаю думать о коне...
не о мальчишке, о коне, и о том,
чего же он пытается добиться.
У меня перед глазами его большая голова,
целующая его скованными губами...
пробивающимися сквозь металл,
желающие нечто совершенно отличного...
от банального поглащения пищи
или совокупления.
Что это за желание?
Не быть более лошадью?
Вырваться из плена генетических пут?
Возможно ли, что иногда, когда мы даже не догадываемся,
лошадь вспоминает все свои страдания...
бесконечные тычки и пинки,
ставшие ее повседневной жизнью, ...
и они сливаются...
в настоящую печаль?
Имеет ли смысл печаль...
для лошади?
Понимаете...
Я в тупике.
К чему, спрашиаю я вас, подобные вопросы
утомленному психиатру...
в провинциальной больнице?
Они не просто бессмысленны.
Фактически, они...
губительны.
Дело в том,
что я сам словно конь,
спутанный заскорузлым языком и
высокомерием...
но напрягщийся перед прыжком в новое бытие,
о котором пока я могу только догадываться.
Я не могу его видеть, потому что моя моя образованная
обыденная голова смотрит не в ту сторону.
Я не могу мчаться галопом, потому что удила
мешают мне, а моя собственная сила...
лошадинная сила, если хотите...
слишком мала.
Единственное, что я знаю наверняка, так это то,
Что лошадиная голова остается для меня загадкой.
Однако, я разбираюсь с головами детей,
которые считал более сложными...
по крайней мере в рамках моей специальности.
В некоторм роде, мальчишка тут не при чем.
Сомнения годами неуклонно накапливались
в этом угрюмом месте.
Чрезвычайность этого случая пробудила их.
Именно в этой чрезвычайности все и дело.
Неизменные, не зависимо от причины, эти
сомнения не просто неясно волнующи...
но невыносимые!
Простите меня.
Я не особенно ясно выражаюсь.
Давайте я начну как полагается, по порядку.
Давайте, держите его. Ну же!
...свозь эти ворота, на другое поле.
Я не вижу его.
Но я знал, что должен был пройти сквозь эти ворота.
Если бы я смог, то смог бы все увидеть.
Хорошо.
- Возьми одну, Мэри Эн.
- Да не хочу я.
- Да ладно тебе.
- Отстань от меня.
- Тебе не обязательно всегда их слушать
- Я знаю, но...
- Ты же хочешь, возьми одну.
- Не будь такой скотиной.
Ладно, ладно. Сядьте на место.
Это гадость. Разбить ее?
- Да.
- Нет.
- Ну давайте, разобьем ее.
- Не надо.
- Ладно, а теперь поднимите вашу правую ногу.
- Нет.
- Подними правую ногу, дружище.
- Зачем?
- Ты меня очень обяжешь этим.
- Я сказал нет!
Давай. Поднимай.
А теперь кричи! Ударь ее! Громче! Давай!
Кричи! Ори! Отлично.
Это началось в понедельник несколько месяцев
назад и визита Эстер.
Извини, Мартин. Я знаю, что нужно было
сначала позвонить.
Все нормально. Ты - желанное утешение
в моей жизни.
- Принести тебе противный кофе?
- Нет, пожалуйста, не надо.
- Это действительно срочно.
- Присядь на кушетку.
Мартин, у меня только что было самое
ужасное дело в моей жизни.
Мой знакомый судья хотел отправить его
за решетку.
К счастью, я добилась его освобождения под залог.
- Кто он?
- Подросток. Его фамилия Стэнг.
Что он сделал? Напоил маленькую девочку
Пепси со шпанской мушкой?
Что могло вызвать праведный гнев у твоего
судьи?
Он выколол глаза шести лошадям железным штырем.
- Выколол им глаза?
- Да.
- Всем за раз, или с перерывом?
- За раз, позапрошлой ночью.
Где?
В конюшне у Чалк Форд (Белой Реки),
он работал там по выходным.
- Что он сказал на слушании?
- Ничего, он только пел.
- Пел?
- Мартин, тебе обязательно надо осмотреть его.
Думаешь, больница подойдет?
Он опасен?
Нет, я хотела чтобы именно ты осмотрел его.
А теперь послушай, Эстер, пока ты еще
чего-нибудь не наговоришь...
Я не могу сейчас брать еще пациентов.
Я и со своими-то не справляюсь.
- Ты должен.
- Почему?
Спасибо. А, об... Черт!
Да, Пэт?
Мой совет, отложть ее