уничтожения
вьетнамского населения в Ми Лае),
и тем, с другой стороны, что
одна из группировок этого движения
для освобождения заключённых,
с которыми массы ни в коей степени
себя не отождествляют,
берёт в заложники штатских,
беззащитных,
ни в чём не повинных женщин,
детей и стариков
и угрожает им смертью,
то есть возможностью уничтожения,
не обсудив открыто вопрос,
как такой образ действий вписывается
в основополагающие постулаты
ультралевого движения.
Как такой человек,
как Ульрике Майнхоф,
смеет убивать людей или соглашаться
с их насильственной смертью?
Убийца-преступник
выходит за пределы
морального кодекса.
Революционер расширяет
этот кодекс.
То есть моральный абсолютизм
революционера,
который может привести
и к преувеличенной,
высокомерной самооценке,
одновременно становится условием
для преодоления угрызений совести,
которые испытывает революционер,
убивая человека.
Мы видим моральную извращённость
капиталистической системы.
Мы видим людей, действующих
в этой системе аморально,
морально оцениваем,
осуждаем их действия.
Исходя из этой оценки,
они олицетворяют зло.
Исходя из того что некоторые люди
лично отвечают за мировое зло,
для освобождения необходимо
и, следовательно, оправданно
уничтожить это зло
в его конкретных проявлениях,
то есть уничтожить людей.
Поэтому так много говорится
о симпатии к террористам, так как
есть общая исходная точка,
многие морально возмущены
общественным строем,
возмущены тем,
что в нашей стране был фашизм,
что фашистское государство убивало,
уничтожало другие народы,
притом на основе общественных
факторов, существующих до сих пор.
Они разочарованы, что это возмущение
так редко претворяется
в политические акции
в нашем народе, нашей стране.
Такие люди, как Дреггер и Штраус,
опять могут выступить,
якобы защищая реформы в Чили,
и при этом задним числом
пытаются оправдать фашизм
в собственной стране.
Ведь то, что сказал Штраус в Чили,
означает именно,
что фашизм, если речь идёт
о сохранении общественного строя,
сохранении системы прибыли,
может быть неизбежным злом, а значит,
не таким уж плохим явлением.
Мюнхен, суббота 15 октября 1977 года
Ранний вечер
Разрешите войти?
Разрешите?
Боже, что с вами?
Курт Хартунг, дантист
Можно присесть? - Пожалуйста,
чувствуйте себя как дома.
Кто вы? Что вам нужно?
Я потерпел аварию.
Да что вы.
Я разбил машину.
Прямо перед вашим домом.
- Прямо перед домом?
Кажется,
я вас уже где-то видела.
Может, вам лучше пойти к врачу?
- Никаких врачей.
Можно попросить стакан воды?
У меня есть и шнапс, если хотите...
- Никакого шнапса!
Только воды.
Выпейте это.
Вы были в Испании?
- А?
Смойте кровь с лица.
У вас не найдётся йода?
В ванной, на верхней полке.
Я тоже не переношу вид крови.
Вы пианистка?
Если вам так угодно.
Что ж...
Вон твоя гитара уже там.
Запись!
Вольф Бирманн, "Девушка в Штутгарте".
Я встретил девушку,
и было больно.
Из моих глаз брызнули слёзы.
Она крикнула:
Ничего подобного!
Не верю, что они покончили с собой.
В супертюрьме Филбингера,
просто курам на смех.
Так же, как Ульрике, - конечно.
Они всё повернут, как им угодно.
Баадер, Энслин, Распе...
Алхимики революции.
Я думаю, и то, и другое:
с ними покончили
и они с собой.
Они отчаялись,
отчаялись в нас,
и совершили последний
чёрный шаг
втроём, в полном одиночестве.
Но...
Если эта отчаянная девушка права
и когда-нибудь выяснится,
что это самоубийство
не было таковым...
Не обольщайся.
Многим это бы было по душе.
Пиво стало бы ещё вкуснее.
Они бы радовались, как гордились
бравыми парнями из ГСГ-9.
Но произошло бы и другое.
В этой прекрасной стране
стало бы ещё быстрее расти
число тех,
кто кончает с собой.
Куда девать слёзы?
Что станет с ней?
Что? С этой девушкой?
И что же будет с этой страной,
страной цветущего кризиса?
Скоро я увижу её фотографию.
В одном ряду с другими.
В витрине булочной. И чья-то рука,
вооружённая шариковой ручкой,
вычеркнет кривой линией её