всего по апробированной
еврейской линии.
Правда, прямого отношения
к этому вопросу мы не имеем.
Но уверен, за хорошие, настоящие
бабули
не только евреем – эвенком,
если надо, можно сделаться!
Но надо осторожно,
как на минном поле.
Ты ошибся – я погиб.
Но честно говоря, мне это
объевреивание на старости лет
не очень-то по душе.
Ну, что там за бугром, что?
Пять лет язык учить.
Сайз, прайс, шуз.
Ай вонт купить штаны
и все, что ю хэв.
Потом на бирже какое-то слово
перепутал,
какого-то ихнего тертого оптовичка
не так понял,
бабули не туда вложил,
полыхнул – сгорел.
Сажают тебя на пособие,
так я и здесь на вечном пособии.
И могу говорить на нем
родным языком.
Однажды, в студеную зимнюю
пору
я из лесу вышел!
По-моему, зря!
Снежок пошел.
В воздухе морозец чую.
Огонька дай.
– Какой снежок, Толик?
Бабьего лета еще не было.
– Бабье лето при старом режиме было.
Специальным постановлением.
Давно отменили.
Иди сюда.
Положили на него
с большим прибором,
совдепы, на твое бабье лето.
Помню в 82-м Лелик помер,
точно так же снежок пошел.
Нас тогда в дурдоме
всех в чистое переодели.
У кабинета главврача,
в холле, зимний сад устроили.
И в том саду -телек!
Нас там скопом всех собрали,
буйных, тихих,
неврастеников.
Санитары, доктора тут же.
Сидим тихо.
Никто не бузил,
не смеялся.
И в телевизор не плюнул,
хотя могли бы,
что с нас взять!
Тихие.
А как гроб опускать стали,
пушки бухнули.
Один капитальный малый,
из буйных,
он Калигулой представлялся,
встал, молча к телеку подошел
и молча звук прикрутил.
Тихо стало.
Страшно.
Ты что, Жора? Ласково его так
психичка дежурная спрашивает.
А он ей отвечает:
По всей стране гудят,
хочу знать, как у нас.
А у нас все дома!
Бонжур!
Комон са ва?
– Здрасьте!
– Пройти можно? – Проходи.
– Ты меня еще помнишь?
– Конечно помню.
– Сколько ж мы с тобой не виделись?
– Два месяца и 6 дней.
Ну да, 8-9 недель.
У тебя там кто-нибудь есть?
Есть, дядя Кока, опекун,
из Люберец.
Вообще-то мне с тобой
тет-на-тет поговорить надо.
Тет-на-тет?
Может здесь?
Ты понимаешь, я со своими
балбесами больше не могу.
Видишь, я прямо с вещами.
Можно я у тебя поживу недолго?
Пока комнату не сниму?
Аск! Живи, площадь вполне
позволяет.
А твой любер тебя не заругает?
А чё ему? Он к себе в Люберцы
свильнет и дело с концом.
Дядя Кока, знакомься,
это Александра.
Очень приятно.
Плевакин Николай.
– И мне очень приятно.
– Она наша родственница.
– Какая родственница?
– Дальняя, по линии внебрачных связей.
Каких внебрачных связей?
Что за бред? Что ты вообще
понимаешь во внебрачных связях?
Где дневник? Что по алгебре?
А я торт купила,
вечером чай будем пить.
– Здорово, обалдуй!
– От обалдуя слышу.
У, чего тебе здесь надо?
Мне надо поговорить с тобой.
Сейчас неудобно,
у Мити опекун.
Пусть опекает, а мы поговорим.
Не дыми своим говном в мою сторону.
Бывают же такие настыряги!
– Пойдем, у тебя очень прошу.
– Я никуда не пойду.
Тогда извини, войду я.
Отойди ты, ёшь твою корень!
Здорово, малыш!
Хау а ю, файн?
Знакомься, это ее муж.
Мы состоим в гражданском браке,
это Вас не смущает?
– Меня все смущает.
– Это не страшно, пройдет.
Мить, скажи, ты не против,
если мы поговорим на крыше?
Сашенька, ну ничего страшного
не произошло.
Это все от твоих безумств,
впредь будем осторожнее.
Левка мой друг,
классный доктор.
Он все сделает нормально,
в смысле там анестезия, шприцов,
отдельной палаты.
Это всего полдня, раз и нету.
– Ты вообще не хочешь?
– Чего? – Детей.
Сашенька! Господи!
Я хочу, чтоб все нормально было,
а ты -дети!
Пока этот поросенок в Зеленом мысу,
я у него в кармане фрака.
Ты видела его во фраке?
Ты ослепла бы от восторга.
А я уже ослепла от восторга.
Смотри.
Так, так, так!
Я знал. Что этим кончится.
Где же у них тут собачка-то?
Молодой человек!
Откройте пожалуйста!
Это к Вам.
Да что ж ты не открываешься,
твою-то мать!
И раз, и два, и три,
и четыре.
– Еще раз здрасьте.
– Присаживайтесь.
Саша!