искусственным.
Однако, многие аналитики
избегают этого,
потому что истине удивления
всегда сопутствует чувство ужаса.
Прятаться за искусственной
мотивацией переноса
думая, что она
только лишь искусственна,
означает прятаться
от того,
что совершенно легко понять;
и с этим трудно совладать.
И Фрейд тоже сам
не преуменьшал того факта,
что нет никакой разницы
между переносом и любовью.
Отсюда вопрос:
как искусственная ситуация
может произвести
чувство, которое является
чем-то высоким в естественном порядке
чувств, то есть произвести любовь?
Я должен добавить, что перенос
может принимать также форму ненависти.
И если анализ вообще что-нибудь
выявил, так это глубокую,
родственную связь
между любовью и ненавистью.
Я был, мне кажется,
первым, кто попробовал
использовать этот перенос
таким образом, чтобы выявить
высший порядок этой связи
любви и ненависти.
Я так это обозначу:
аналитик и место аналитика,
вовлеченного в анализ,
инвестированы.
Я пришел к этой тайне со временем.
Тот, кто должен принимать двусмысленность,
о которой я упоминал ранее –
это субъект, предположительно знающий.
Какова связь между таким
чувством, как любовь,
и понятием "субъект,
предположительно знающий"?
Во время короткого интервью
действительно невозможно
не только объяснить это,
но и дать почувствовать.
Лакан переехал
из Cв.Анны в настоящий пантеон.
Его пригласили в Эколь Нормаль.
Альтюссер оценил его,
чтения Фрейда Лаканом
вдохновили Альтюссера
на чтение Маркса.
Эколь Нормаль обеспечивал
популярность семинаров Лакана
в течение пяти лет.
В Эколь Нормаль витал дух,
с Лаканом же Эколь Нормаль
приобрела плоть.
Лекторий всегда был забит слушателями.
В начале лекций Лакан
собирался с мыслями.
Он спрашивал о вопросах, воцарялась
тишина, и тогда он продолжал.
У аудитории было восторженное
чувство сопричастности
чему-то уникальному.
В 1969 году юридический факультет
дал Лакану прибежище.
Ни один университет
не признавал его.
1968 год стал вехой
в интеллектуальной жизни.
Париж погрузился в волнения.
А на своих семинарах Лакан
продолжал очаровывать.
Можно было быть за Лакана,
против него или нейтральным,
но все относились к нему с уважением.
Филипп Соллерс писал:
"Любая аудитория, где бы Лакан ни говорил,
вскоре превращалась в собрание спящих".
Они поняли, что не всё могут понимать,
поэтому начали приносить диктофоны,
микрофоны, свисающие с громкоговорителей,
словно подношения.
Надеясь на великодушие
богов учебы,
они усердствовали
в записях:
"Маленький объект а", "большой Другой",
"перечеркнутый субъект",
"торус", "фаллическое наслаждение",
"господствующее означающее"
теснились в конспектах.
"Сексуальных отношений не существует".
"Женщина не существует".
"Женщина это не все".
Негативные словесные формулы уравновешивали
позитивные начертанные диаграммы.
Целое искусство повторений,
пауз, подражаний, поз изнеможения,
второго дыхания.
Лакан продвигался медленно,
расставляя акценты вздохами,
наигранной страстью, риторикой, анекдотами,
сленгом, насмешками,
оскорблениями, импульсивностью,
бесконечными каламбурами и шутками
о самых возвышенных вещах.
Удивительно, как все это играло
на нервах "весёлой науки".
Определённая часть аналитиков
требует держаться понимания того,
что есть "норма".
Это не опасно?
Ну, это...
это мнение.
Истина совершенно в другом:
ни один аналитик не должен...
Нет, не начинайте все сначала,
Я говорил: "ни один аналитик..."
Ни один аналитик ни в коем случае
не должен становиться авторитетом,
чтобы говорить о "нормальном"
или "ненормальном".
Когда к аналитику обращаются
для проведения анализа,
он обязан решить,
что из его мыслей
пойдет на пользу анализу.
В речи сложно
иметь дело с чепухой.
Во имя чего аналитик
мог бы говорить о нормах?
Если позволите каламбур –
плохая норма невероятно плоха.
Вы сказали, что смерть - это дело веры,
что следует верить в смерть.
Следует ли верить в анализ?
Да, я