На его лице был написан испуг.
Я хорошо продумал, что я ему скажу:
"Я пришел по приказу директора,
чтобы сообщить, что я извиняюсь".
Итак, я иду к физкультурнику
и говорю: "Я пришел к Вам
по приказу директора..."
Он поспешно перебил меня:
"Спасибо, садитесь, я очень рад...".
"Спасибо", - сказал я,
слегка поклонился и ушел.
Я рассказал обо всем директору
и услышал ответ:
"Мне все равно. Вы извинились
и дело сделано".
Это был первый случай.
Еще один случай был в старших классах.
В школе образовалось три группировки:
Обскура, Прима и Саксония.
Они различались по социальной
принадлежности:
в Обскуру входили дети
высших чинов,
в Приму - сыновья учителей,
церковнослужителей и т.д.
И, наконец, в Саксонию -
дети рабочих и крестьян.
Хотя никто этого не говорил,
но все понимали, что Обскура -
это знать.
Я сказал, что не вступлю ни в одну
из этих группировок.
Я не хочу принадлежать ни к одной из них.
Эти мои слова директор школы
воспринял, как оскорбление.
Он не только разрешал, но и поощрял
группировки, и я остался в одиночестве.
Со мной во время переменок оставались
всего двое - трое ребят.
Остальные находились на школьном дворе, все в своих группах, и мы - четвёртая.
Однажды директор приказал нам стать
вместе - там, где располагалась Обскура.
Перешли все, кроме меня.
Я объяснил, что не могу присоединиться
ни к одной социальной группе.
Я стою на нейтральной,
беспартийной позиции,
поэтому все должны идти ко мне,
а не я - к ним.
Но меня никто не послушал,
и я опять остался один.
Тогда они стали звать меня к себе и
дружелюбно просили передумать.
После недолгого раздумья я прислушался к их доводам и всё-таки перешел к ним.
Но директор вышел из себя
и надолго меня невзлюбил.
Хотя, как учитель, он был умён,
и я благодарен ему за его уроки,
вряд ли я презирал кого-нибудь
больше, чем его.
Речь идет о большом различии между
военной и школьной дисциплинами.
Об этом я узнал от отца и потом
пытался доказать директору,
что он ввёл в школе военную
дисциплину, и мы не позволим
так с нами обращаться.
Он, естественно, впал в ярость и сказал мне:
"Вся Ваша семья - это дух оппозиции.
С Вас нельзя спускать бдительных глаз,
и учителя мне в этом помогут".
Со своей стороны я также попортил
директору много крови.
После того, как я успешно сдал
выпускные экзамены,
директор оказал мне
высокую честь -
я должен был держать ответную речь
на выпускном вечере.
На латыни перед великим герцогом
- высокая честь!
Я ответил: "Нет, г-н директор,
я не могу этого сделать".
- "Почему?"
"Это будет разочарованием для публики.
Мы не настолько хорошо изучили
латынь, чтобы выступать публично".
Наше противостояние достигло апогея
во время прощания.
Тогда было традицией после экзамена
прощаться с учителями и директором.
В то, что мне сказал тогда
директор, трудно поверить:
"Из Вас не выйдет ничего -
Вы органически больны!"
Его слова не задели меня, так как я
чувствовал в себе внутреннюю силу,
позволявшую мне с восторгом смотреть
в будущее, несмотря на мою болезнь.
Тем не менее слова директора
я запомнил на всю жизнь.
В то же время я не чувствовал никакой
поддержки и от школьных товарищей.
Они были с директором заодно.
При каждой размолвке я оставался один,
как главный нарушитель спокойствия.
Это были два последних школьных года.
Как-то отец сказал мне: "Тебе нужно
надеяться только на самого себя".
Он включил меня в группу арендаторов,
в ней были три юриста и отец.
Группа арендовала участок земли
для охоты к югу от Ольденбурга
площадью 5 кв. км.
Как арендатор я мог обойти
каждый метр участка.
Я прожил два года бок о бок с природой,
я сжился с природой, лучше
узнал крестьян.
Все это мне очень помогло, но...
На краю охотничьих угодий
находилось болото,
которое позже культивировали.
Вокруг были обработанные участки.
Болото как море. Далеко-далеко
не видно ничего другого...
Сегодня этого уже нет.
Красивый ландшафт с рекой Хунте
и многочисленными речушками.