это.
- Нет.
- Ты считаешь, что я насильник?
- Нет.
- А тогда считала?
Да. То есть, и да и нет.
- А почему теперь так уверена?
- Стала старше.
- Старше?
- Мне было 13.
А сколько тебе должно быть лет,
чтобы ты могла отличить белое от черного?
Сейчас тебе 18?
Тебе надо было дорасти до 18,
чтобы признаться, что лгала?
Солдаты в 18 уже достаточно
взрослые, чтобы умирать,
- ты знаешь это?
- Да.
Пять лет назад ты ни о какой
правде не думала.
Ты и твоя семья думали - сколько его ни учи,
Он все равно останется прислугой.
И так же не достоин доверия.
И тогда, с твоей помощью, они бросили
меня в пасть этой гребаной своре!
- Иди ко мне, иди ко мне.
- Нет!
Вернись. Вернись.
Вернись ко мне.
Брайони.
У нас мало времени.
К шести Робби должен быть в части,
ему надо успеть на поезд.
Присядь.
Ты кое-что сделаешь для нас.
Ты должна поехать к родителям,
скажешь им все,
чтобы они убедились: показания,
что ты давала - вранье.
Наймешь юриста, напишешь заявление,
заверишь и сделаешь копии для нас, ясно?
Да.
Ты в деталях опишешь мне все, что
заставило тебя заявить,
будто там у озера был именно я.
И еще вспомни, что делал
Дэнни Хардман тем вечером.
- Хардман?
- Да.
Это был не Дэнни Хардман.
Это был друг Леона, Маршалл.
Я тебе не верю.
Он женился на Лоле.
Я приехала с их свадьбы.
Лола уже не сможет дать
показания против него.
Он неподсуден.
Я глубоко раскаиваюсь в том,
что причинила вам ужасные страдания.
Я прошу вас простить.
Сделай то, что мы сказали.
Изложи на бумаге всю правду. Без рифм,
словесных уловок и прилагательных.
А после - забудь о нас.
Я обещаю все сделать.
Извините.
Не могли бы мы прерваться?
Разумеется. Что-то не так?
Я лишь хотела пару минут побыть одна.
...побыть одна.
Брайони Таллис, ваш новый роман,
двадцать первый по счету, называется "Искупление". Это...
Брайони?
Извините. Не могли бы мы прерваться?
Брайони, хотелось бы поговорить
о вашем новом романе "Искупление"
объявлено, что он через несколько
дней выходит в свет.
- Это ваш двадцать первый роман...
- Это мой последний роман.
Неужели? Вы уходите на покой?
Я умираю.
Мой доктор сказал, у меня
что-то вроде... васкулярной деменции,
По сути это такая серия
крошечных инсультов.
Мозг отключается, потихоньку
путаешь слова, теряешь память,
что для писателя весьма печально.
Это заставило меня дописать
главную в своей жизни книгу.
И потому это мой последний роман.
Странно, конечно...
но можно также сказать, что
это и мой первый роман.
Я начала делать какие-то наброски в госпитале
Св. Томаса, где работала еще в войну.
Но долго не удавалось найти решения.
Из-за того, что роман автобиографичен, не так ли?
Да, конечно. Я не изменила ни одного
имени, даже свое.
Это не создавало проблем?
Нет.
Я еще в самом начале приняла
решение рассказать только всю правду.
Без рифм, без словесных уловок.
Но думаю...
Когда вы прочтете,
все станет понятно.
Я собрала свидетельства о событиях,
которые не могла лично видеть:
о жизни в тюрьме, об эвакуации
Данкирка, обо всем.
Но в результате эта честность
оказалась безжалостна ко мне.
Я уже не знала, и даже представить не могла,
зачем вообще писать этот роман.
А что же помешало? Ваша честность?
Да, честность.
Или реальность.
Потому что в реальности
я не набралась храбрости навестить
мою сестру в июне 1940-го года.
Я так и не съездила к ней в Болхэм.
И сцена, где я раскаиваюсь
перед ними - вымышлена.
Придумана.
В реальности этого просто не могло быть.
Потому что...
Робби Тернер умер от сепсиса
в местечке Брэй,
первого июня 1940-го года,
в последний день эвакуации.
Бывай, приятель.
Мне так и не удалось помириться
со своей сестрой Сесилией,
потому что она погибла
15-го октября 1940-го года,
когда взрыв бомбы уничтожил газовые и водные
коммуникации над станцией подземки в Болхэме.
Так что...
Моей сестре и Робби не посчастливилось