Он сказал: «Тебя отстраняют от съемок».
Я спросил: «Правда, что ли?»
Ну, я знал, что он не может
сказать мне
«Больше не приходи на работу»,
потому что это машина,
и если из нее вынуть шестеренку,
машина остановится!
Так что я высокомерно
сказал агенту:
«Спроси, мне хоть этот съемочный
день до конца дорабатывать,
или я могу уйти прямо сейчас?»
– И что произошло?
– Ну, следующий звонок был от
Джина Родденберри, который сказал:
«Никто не отстранен от работы, р-р-р,
бу-бу-бу, давай об этом поговорим».
Мы пошли в его кабинет –
он, я и Джин Кун, -
и придумали решение,
которое всех устроило.
Мне на самом деле было
немного стыдно,
потому что я не хотел
обижать Джина Куна,
я его очень уважал,
уважал за ту позицию,
на которую сам же его и поставил.
Я говорил: «Нужно исправить вот это,
отвлечься от проблемы,
которая ждет на следующей неделе
и исправить это, потому что
у меня с этим трудности».
Такое случалось постоянно.
– Да, но подобное широко
распространено.
Люди в любых телесериалах
спорят об этих вещах.
– А у нас с тобой когда-нибудь
были разногласия?
– Если бы я не подготовился к этому
вопросу несколько лет назад,
я бы забыл, что между нами вообще
была какая-либо враждебность
или разногласия.
Я бы сказал: «Нет, не могу
ничего такого вспомнить»,
потому что действительно не могу.
Я помню одно.
Какой-то репортер пришел
взять у тебя интервью,
было восемь утра…
или шесть утра,
в общем, нам накладывали грим,
он вошел в гримерку,
нас там всех гримировали,
тебе понадобилось три часа,
а мне – пятнадцать минут.
В буквальном смысле,
мне достаточно было нанести пудру.
У тебя были уши и прочее,
ты там часами сидел.
Гримерка стала местом,
где ты должен был проводить
немалую часть своей жизни,
потому что тебе три часа
накладывали грим,
потом еще час снимали
после окончания съемок –
итого четыре часа в гримерке,
она стала для тебя вторым домом.
А я заходил, отпускал несколько шуток,
смеялся, готовился к работе, а потом…
Так что я сказал, что не хочу,
чтобы в гримерку заходил репортер,
когда я гримируюсь.
Тебя почему-то это оскорбило,
и мы поспорили по этому поводу.
Я не помню, в чем было дело,
сейчас это точно покажется
бессмыслицей,
но могу сказать, что там у нас
действительно были разногласия.
– Ну, в прессе писали, что у нас
проблемы друг с другом,
какой-то конфликт.
Ты что-нибудь такое помнишь?
– А что ты помнишь?
– Мне кажется, там из мухи
раздували слона,
насколько мне помнится.
Потому что пресса обожает конфликты:
«О, на съемках Star Trek проблемы!»
– Но у нас были разногласия
с менеджментом по другим поводам –
например, по фильмам.
– Съемки первого фильма были
для меня очень тяжелыми.
Мы с тобой, я хорошо это помню,
согласились, что сценарий
нуждается в доработке,
так что мы боролись,
боролись и боролись.
– Мы садились в чьей-нибудь
из наших гримерок
и обсуждали, как улучшить сюжет.
– Было два или три момента,
которые придумали мы –
пара даже попала в фильм.
Один из них – вся идея о том,
что с Виджер нужно обращаться
как с ребенком;
я сказал тебе что-то вроде
«Виджер ведет себя, как ребенок,
так давай обращаться с ней
как с ребенком»,
и ты придумал штуку про «Хорошо,
всем покинуть мостик,
а ты останься здесь!»,
и Виджер осталась на мостике одна
и начала спрашивать, как ребенок:
«Куда вы уходите, куда вы уходите?»,
начала трясти корабль, и все такое.
Мы пытались создать некое ощущение
энергичности и активной деятельности.
– Да, верно.
– Был еще момент про то, как…
скафандр Спока внезапно пропал,
и кто-то сказал: «Мне кажется,
он покинул корабль»,
и ты кинулся за скафандром,
чтобы погнаться за Споком
в открытом космосе.
– Мы пытались привнести
активную деятельность.
Вот, я помню, что мы с тобой
придумывали какие-то идеи,
которые нам очень понравились,
прямо во время съемок.
Мы пошли к Бобу Уайзу, режиссеру…
Ты сказал, чтобы я рассказал историю.
Я все расписал в красках,
рассказал, что мы с тобой