который ещё сегодня
мог принести тебе выигрыш,
завтра принесёт лишь
горькое поражение.
Синдзуку - район Токио,
где сосредоточены бары.
В фильмах Одзу на похожих улочках
пьют от горя одинокие,
покинутые отцы.
Я установил камеру и снял улочку
привычным для себя образом.
А затем снял ещё раз.
Ту же улочку, с той же точки,
но с другим фокусным расстоянием.
50 миллиметров.
Таким объективом, дающим
лёгкий телеэффект,
снимал свои фильмы Ясудзиро Одзу.
Получилось новое изображение,
уже не принадлежащее мне.
Следующим утром на кладбище
так же каркали невидимые вороны,
дети играли в бейсбол.
А на крышах небоскрёбов в центре
города взрослые играли в гольф.
Японцы очень полюбили этот вид
спорта, хотя мало кому из них
довелось играть
на настоящем поле.
В своих фильмах Одзу не раз
иронизировал по поводу увлечения
этой игрой.
При этом меня поразило,
сколько людей играют в гольф
в его чистом виде, только ради
красоты и отточенности движений.
Первоначальная цель игры -
забить мячик в лунку -
казалась полностью забытой.
Я увидел лишь одного-единственного
поборника этой идеи.
Я покинул огромный, бурлящий
стадион, чтобы наскоро перекусить.
В витринах кафе и ресторанов
по обычаю выставлены все блюда.
Затем я вернулся на стадион,
где уже зажгли прожектора.
Тем же вечером, сидя в клубе,
я смотрел по телевизору бейсбол.
Здесь тоже стояли неизменные
бутафорские блюда,
поэтому я решил назавтра зайти
в мастерскую,
где делают эти удивительно
реалистичные вещи.
В начале настоящую еду поливают
желатиновой массой и охлаждают.
Полученные формы заливают
парафином,
который затем вынимают,
подправляют, раскрашивают
и составляют из них блюда.
Парафин всё время должен быть
чуть тёплым.
Во всех прочих отношениях
парафиновый сэндвич
делается так же, как обычный.
Я провёл там целый день.
Мне не разрешили снимать только
во время обеденного перерыва.
И очень жаль. Работники сидели
среди парафиновых изделий
и ели принесённые с собой
бутерброды, которые выглядели
в точности как разложенная
вокруг бутафория.
Я бы не удивился, если бы кто-то
откусил от парафиновой булочки.
На Токийской телебашне я встретил
своего друга Вернера Херцога,
который заехал в Японию на несколько
дней по пути в Австралию.
Мы разговорились.
Дело в том, что снимать стало
практически нечего.
То есть я смотрю вниз и вижу,
что здесь всё застроено,
здесь нет ничего интересного
для съёмки. Остаётся, как археологу,
лопатой разгребать хлам в надежде
найти что-то достойное камеры.
А такая деятельность зачастую
связана с риском.
Поэтому желающих ею заниматься мало.
Сегодня только считанные единицы
способны на решительные поступки.
Потому что у нас нет
зрительных образов.
Нам просто необходимы
зрительные образы,
изображения, которые стали бы
символами нашей цивилизации,
соответствовали бы нашему
внутреннему мироощущению.
Лично я бы никогда не стал
жаловаться,
что мне трудно и что порой
приходится взбираться на гору
высотой в восемь тысяч метров
ради нескольких чистых
и прозрачных снимков.
Здесь таких не сделаешь.
Их нужно искать и искать.
Ради этого я бы даже
на Марс полетел.
Хоть сейчас. На следующей ракете,
если меня возьмут.
Есть ведь, например, программа
"НАСА", где космический "Шатл"
будет доставлять
на орбитальную станцию учёных,
биологов, например,
или техников,
чтобы они испытывали там
новые технологии и материалы.
Я бы очень хотел это снять.
Здесь, на Земле, стало действительно
сложно найти сюжеты
в которых можно добиться идеальной
чистоты и прозрачности изображения.
Я пошёл бы ради этого
на край света.
Как бы я не относился к словам
Вернера о поисках
чистых и прозрачных изображений,
меня интересовали изображения,
которые можно было найти
только здесь, в хаосе Токио.
Этот город притягивал меня
несмотря ни на что.
После обеда я поехал посмотреть
на открывшийся Диснейленд.
Но я решил, что увижу точную
копию американского парка,
и повернул назад.
К тому же зарядил