составила анкету -
ряд вопросов о моём детстве.
Это должно мне помочь.
Видите ли, до 19 лет
я почти ничего не помню.
- Ну, Альфред, я не возражаю ответить
на вопросы... - Я тоже.
... если это тебе поможет, но я не уверен,
что хочу, чтобы это записывали на плёнку.
Так сказать, сохраняли для потомков.
Это на самом деле необходимо? Без этого
мы могли бы говорить намного свободнее.
Мне это нужно. Это мне поможет.
Судья Холмс, кажется, это был он,
ненавидел прослушивание телефонов.
- Я могу найти об этом, если хочешь.
- Я могу забыть, что вы сказали.
Молодёжь слишком ленива,
чтобы записывать.
Вообще-то я не могу сказать
ничего такого, что нельзя цитировать,
но сама идея...
- Это как ФБР.
Мне это нужно!
Я был весёлым или грустным ребёнком?
- Что тут нужно сказать?
- У каждого ребёнка бывают страхи.
Проблема, что мы теперь не хотим
принимать эти страхи.
Фрейд - кажется, это был Фрейд -
объясняет все страхи родовой травмой.
Ранк тоже.
- Меня кормили грудью или из бутылки?
- Салливан.
Салливан пишет о значении беспомощности.
Я уже много лет не открывал Салливана.
А не Салливан ли говорил что-то -
возможно, это был Адлер,
но по-моему, Салливан, -
о динамичности апатии?
Динамичность апатии.
Чудесное выражение.
Волшебная сила плача.
Понимаешь, то, что говорит Салливан, -
это что плач приносит помощь,
которая ведёт к исправлению
состояния, вызвавшего плач.
Меня сложно было отучить от пелёнок?
- А, Клейн. - Клейн пишет
о сочетании раннего эдипового комплекса
со страхом кастрации.
О детском желании
владеть экскрементами матери.
То есть, это анально-садистическая фаза.
А! Мораль сфинктера.
Это термин Ференци.
Ференци?
- Бывали ли у меня вспышки раздражения?
- Э-э-э...
"Тенденция мальчиков
выражать чрезмерную агрессию
берёт начало от страха кастрации,
частично совпадает с протестом мальчика
против женственной роли,
но коренится также
в его боязни матери,
которую он намеревается
лишить отцовского пениса."
Я хорошо или плохо ел?
Э-э, еда.
Я не помню.
Я не помню.
У меня были хорошие отношения
с другими детьми?
- Я не помню.
- Я не помню.
Когда я впервые проявил
признаки отчуждения?
- Я не помню.
- Я не помню.
- Я не помню.
- Я не помню.
- Я не помню.
- Я не помню.
В колледже администрация не могла решить,
являюсь ли я неблагонадёжным.
Я тогда немного бунтовал.
Так что они решили
вскрывать мою почту.
С каждым днём почту
приносили всё позже и позже,
с надорванными углами,
всегда небрежно запечатанную.
Я тогда был более активным,
и тогда я решил, что
клин вышибают клином.
Я стал писать письма тому типу,
который читал мою корреспонденцию.
Я адресовал их самому себе.
Но внутри они выглядели
примерно так:
"Уважаемый сэр,
я немногим отличаюсь от вас.
Все люди - братья.
Завтра, вместо того чтобы читать
мою почту в этом тёмном, пыльном коридоре,
почему бы вам не занести её наверх,
чтобы мы смогли проверить её вместе."
Ответа на первое письмо я не получил.
Тогда я написал следующее письмо.
"Уважаемый сэр,
не существует ни героев, ни злодеев,
ни хороших парней, ни плохих.
Мир сложнее этой схемы.
Поднимитесь ко мне, где мы сможем открыть
пару банок пива и потолковать обо всём."
И снова ответа не было.
Тогда я написал:
"Дорогой сэр,
я слишком много размышлял
о собственных проблемах,
и слишком мало о ваших.
У вас незавидная доля -
чтение чужой переписки.
Это скучно, это прозаично,
это работа, - не будем смягчать слова, -
достойная статиста.
Однако мне хотелось бы знать,
неужели вы видите
себя в этом качестве?
Вы считаете себя статистом?
Вы ощущаете себя кабинетной шавкой?
Вы когда-нибудь интересовались, почему они
навесили на вас именно эту работу,
а не на других,
у кого меньше стаж?"
Это письмо не было доставлено ко мне.
Тогда я написал:
"Дорогой друг,
Я хотел бы дать вам один совет.
Вы можете держать у себя мои письма
так долго, как сочтёте нужным.
Изучать их, перечитывать,
обдумывать.
Кому в вашем районном почтовом