делом
занимается, несложно.
Только, может быть,
лучше на себя оборотиться?
Может, не общество виновато,
что тебе не годится,
а ты виноват, что ему не нужен?
- Стыдно, Андрей.
- Что?
Стыдно иногда делается
прямо до слез.
Лежишь, ворочаешься,
спрашиваешь себя,
отчего же это я такой?
И не знаешь ответа.
Однажды я утром проснулся...
У меня за окном дерево росло.
Оно, наверное,
500 лет росло или больше.
И еще тысячу лет проживет.
И сколько листьев за эти годы
распустилось, пожелтело и опало...
и сколько еще распустится и опадет...
Но ведь каждый лист, пока растет,
живет одной жизнью с деревом,
с его корнями, ветками.
Он их чувствует,
Наверное, необходим им.
Значит, доля этого листа
есть и в последующих годах...
Была и в прошедших.
Так и мы, кто бы ни был...
Раз живем,
значит, есть смысл какой-то.
Я как это подумал, обрадовался.
Даже заплакал.
А спроси почему,
я и объяснить не умею.
А потом листал как-то
учебник старый по ботанике
и вычитал, что деревья так долго
не живут, разве что секвойи.
Стыдно сделалось, что ничего
не помню, чему учился.
В голове моей как будто архив.
Мертвые дела,
цифры, эпохи, религии.
Ничто ни с чем не связано.
Как библиотека из одних
разрозненных томов.
Ботанику забыл,
а зачем-то помню,
что Селевкт I
в 306 году до нашей эры
победил какого-то Чандригупта.
Ну, Илья... ты счастливый человек.
Другой 3 университета кончит
и спешит за новыми знаниями,
а тебе эти страдания неизвестны.
Ты вздыхаешь,
что еще не все смог забыть.
Штольц был немец
только наполовину, по отцу.
Мать его была русской
из обедневшего дворянского рода.
Веру он исповедовал православную,
природная речь его была русская.
С 8 лет Андрей сидел с отцом
за географической картой,
разбирал безграмотные счета
крестьян, мещан и фабричных,
и отец, как мастеровому,
совершенно по-немецки
платил ему жалование
по 1 0 рублей в месяц
и заставлял расписываться в книге.
Мать Андрюши страдала.
Ей не нравилось это
трудовое практическое воспитание.
Но будучи человеком робким,
с мужем не спорила.
Иван Богданович Штольц
не умел начертать сыну другой дороги,
кроме той, которой прошел сам.
Когда он сам кончил курс учения,
то отец отослал его от себя.
Стало быть, и сына нужно от себя
отослать, как кончит курс.
Таков обычай в Германии.
Матери тогда уже не было на свете,
и оплакать разлуку было некому.
В день отъезда только
кучка соседей собралась поодаль
посмотреть, как управляющий
отпустит сына на сторону.
Иван Богданович дал сыну
1 50 рублей ассигнациями.
Две сумки были привязаны у седла.
В одной лежал клеенчатый плащ
и подбитые гвоздями сапоги -
вещи, взятые по настоянию отца.
В другой лежал изящный фрак,
дюжина тонких рубашек
и ботинки, заказанные в Москве
%
в память наставлении матери.
До Москвы тебе доехать
станет 40 рублей.
Оттуда в Петербург - 75.
Останется довольно.
Образован ты хорошо,
перед тобой все карьеры открыты.
Можешь служить, торговать,
хоть сочинять.
Пожалуй, я не знаю,
что ты изберешь.
Хорошо.
А если не станет умения,
зайди к Рейнгольду, он научит.
Это мой друг,
мы вместе из Саксонии пришли.
У него четырехэтажный дом
в Петербурге, адрес я скажу.
Не надо.
Я пойду к нему когда у меня
будет четырехэтажный дом.
Всё.
Всё!
Каков щенок, ни слезинки.
Вон оно как.
Старый-то нехристь тоже хорош.
Как котенка вышвырнул.
Стой, Андрей!
Подпруга слаба, подтянуть надо.
У Шамшовки поправлю.
Надо засветло приехать.
С Богом!
Батюшка ты мой, Андрюша!
Постой, касатик,
дай хоть мы с тобой
попрощаемся по-людски!
Кровиночка ты моя ненаглядная,
дай хоть я тебя благословлю!
Андрюша, дорогой ты наш,
солнышко ты наше.
Я говорю с ней охотнее,
чаще, чем с другими.
Ни жеманства,
ни кокетства, ни умысла.
- О ком ты?
- Ольга Ильинская.
Сейчас сам увидишь,
Ольга - чудесное создание.
Я любуюсь ею совершенно
бескорыстно, как ребенком.
Клянусь.
Она рано осталась без родителей.
Живет с теткой.
И как поет, Илья!
Я хочу, чтобы ты