сможешь делать со мной всё,
что тебе угодно.
Я тебе доверяю.
А вот сам ты себе веришь?
Может быть, тебя
прельщает мысль о том,
чтобы присоединиться ко всем
остальным и принудить меня?
Может быть, ты поэтому так расстроен?
Я всегда старался тебе помогать.
Скажи, неужели ты боишься
вести себя по-человечески?
Нет, я этого не боюсь.
Совсем не боюсь.
Хорошо.
Пусть завтрашний день принесёт нам то,
что ему суждено принести.
Нет ничего преступного в том,
что человек в себе сомневается, Том.
Просто замечательно,
что у тебя таких сомнений нет.
Я никак не могу успокоиться.
Я думаю, мне стоит
на пару минут выйти.
Немного пройтись, я не знаю.
Прийти в себя.
Погулять по улицам.
Послушать, как ветер шумит
в деревьях выше в долине.
И все такое прочее.
А ты ложись спать.
Ложись спать, а я скоро вернусь.
Очень скоро.
Конечно, всй это было полной ерундой.
Никто не мог лучше, чем он,
следить за взаимоотношениями
человеческих идеалов
и реальной жизни.
В конце концов, это была его работа.
Вопросы морали - его конёк.
Мысль о том, что он мог усомниться
в своей нравственной чистоте
отражала весьма низкое мнение о нём,
как о человеке. Том разозлился.
И в самый разгар приступа злобы
он понял её причину.
Дело было не в том, что его
несправедливо обвинили,
а в том, что эти обвинения
соответствовали действительности!
Ярость вызвало у него весьма неприятное
ощущение того, что его разоблачили.
Для юного философа это стало
серьезным ударом!
Трезво рассудив, он понял,
что раз сомнения возникли,
дальше они станут лишь укрепляться.
Возможно, однажды эти сомнения
станут такими большими,
что пагубно скажутся на выполнении
им своей моральной миссии.
Том остановился.
Его почти начало трясти,
когда он осознал,
что всё это может угрожать
его писательской карьере.
Очень скоро он пришел к выводу,
что риск слишком велик.
Грэйс представляла опасность не только
для города, но и для него лично.
Тому это не понравилось.
Но он был достаточно решительным,
чтобы немедленно предпринять
меры и устранить опасность.
К счастью, Том отличался не только
добросовестным отношением
к своей будущей профессии,
но и не меньшим практицизмом.
Он оставил в своей жизни достаточно
места искренности и идеалам,
не став при этом сентиментальным,
как бы он сам об этом сказал.
Том был не настолько глуп,
чтобы выбросить документ,
который мог оказаться для него
(а вместе с ним для будущих
поколений читателей)
важным и лечь в основу книги
или даже трилогии.
Хотя он должен признать, что в минуту
слабости и сказал, что он это сделал.
Прежде чем вечером
вернуться на собрание,
Том открыл маленький ящичек,
который он открывал в тот вечер,
когда появилась Грэйс.
Она лежала там, где он её и оставил.
Карточка, которую дал ему
гангстер из машины.
На следующий день в ветреном
осеннем небе засияло солнце.
Снег уже давно растаял.
Впервые за долгое время
со стороны болот
вновь донёсся шум
сваебойной машины,
которая забивала сваи
в основание здания,
которое, вполне возможно,
должно было стать новой тюрьмой.
Грэйс открыла глаза после сна,
который граничил с беспамятством,
и пришла в недоумение.
Судя по лучам света,
пробивавшимися сквозь трещины в стенах,
было около полудня.
Серый час. Именно так
по какой-то причине
назвал полдень Джэк Маккэй - человек,
обладавший широкими воззрениями
и многочисленными наклонностями,
о некоторых из которых
Грэйс предпочла бы не знать.
Но почему её никто не разбудил?
Никто яростно не барабанил ей в дверь.
Дети не бросали грязь ей в постель и не
били оставшиеся в рамах стёкла.
И вдруг она вспомнила.
Она вспомнила вчерашнее собрание.
Теперь она была
окончательно сбита с толку.
Почему ей не выставили счет
по результатам собрания?
Или даже не убили?
В Догвилле не было принято
сдерживать свою ненависть.
Может быть, в конце концов,
её положение всё-таки улучшилось?
- Доброе утро, миссис Хенсон.
- О, доброе утро.
Я должна была прийти раньше.
Проспала.
Ничего