труд
и продаёт обществу
лишь самый минимум,
достаточный для выживания.
Диктатура бюрократической экономики
не предоставляет
эксплуатируемым массам
значительной свободы самовыражения,
она обладает монополией
на любой выбор
и довольно болезненно относится к любому
выбору, сделанному не по её воле;
даже если он касается еды
или музыки,
система считает его призывом
к уничтожению и решительно пресекает.
Распылённый спектакль
сопровождает изобилие товаров
и безмятежное развитие
современного капитализма.
Здесь каждый отдельно взятый товар
оправдывает размах производства,
а спектакль является
апологетическим перечнем
всех произведённых товаров.
Здесь тон задаёт
избыточная экономика.
Различные товары-звёзды
одновременно отстаивают
свои, противоречащие друг другу проекты
общественного благоустройства:
автомобильный спектакль требует
для себя хорошую транспортную сеть,
которая невольно уничтожит
старые города,
тогда как спектакль самого общества
ратует за сохранение памятников старины.
Поэтому какое бы то ни было счастье
уже становится проблематичным,
ибо требует потребления всего.
А так как потребитель может
дотронуться
лишь до малой части всего
товарного благоденствия,
то и всякое счастье
в товаре оказывается недостижимым.
Каждый товар сражается только
сам за себя,
не признаёт другие товары и
навязывает себя повсюду так,
будто кроме него ничего не существует.
Спектакль - это эпическое воспевание
борьбы между товарами, в которой
ни один товар не возьмёт приступом
Трою и не добьётся гегемонии.
Спектакль славословит не людей
и их оружие,
а товары и их войны.
В этой слепой войне
каждый конкретный товар, влекомый желанием
победить все остальные,
бессознательно добивается большего:
отныне товар становится миром,
что одновременно означает,
что сам мир становится товаром.
В этом и заключается
хитрость товарного разума:
пока индивидуальные черты
товара изнашиваются
и стираются в этой борьбе,
общая товарная форма
движется к своей абсолютной,
всеобщей реализации.
В обществе, счастливо
унифицированном
с помощью потребления,
социальное неравенство
лишь сглаживается
до следующей неудовлетворённости
в потреблении.
Появление каждого нового
продукта расценивается
как решающее открытие,
олицетворяющее надежду
на скорое достижение
обетованной земли
полного потребления.
Существует ведь мода
на аристократические имена:
иногда одним и тем же именем
названы почти все лица одного
поколения.
Так и здесь: предмет, от которого
все ждут чего-то невероятного,
может стать объектом
массового обожания,
но только если он выпущен
достаточно большим тиражом,
чтобы стать широко потреблённым.
Продукт становится престижным
лишь тогда, когда его
помещают в цент общественной жизни,
нарекая конечной целью всего
производства и развития.
Но предмет, столь разрекламированный
спектаклем,
становится пошлым и ненужным,
чуть только покупатель
принесёт его домой из магазина
и развернёт упаковку.
Продукт слишком поздно открывает
покупателю своё убожество,
естественно наследуемое им от
ничтожности своего производства.
Но в этот момент
уже новый предмет появится на прилавках
и станет требовать признания
и внимания к себе.
Покупая новый товар,
человек на короткий срок впадает
в иллюзию счастья.
Эта иллюзия должна со временем разоблачить
себя, замещаясь новой иллюзией:
появится новый продукт, изменятся
условия в производстве.
Как в концентрированном, так
и в распылённом спектакле, то,
что ещё совсем недавно бесстыдно
утверждало своё совершенство,
закономерно выходит из обихода -
лишь система остаётся неизменной.
Так, Сталина, словно вышедшего
из моды пиджака,
после смерти охаивали ближайшие
его сподвижники и прихлебатели.
Каждая новая ложь рекламы -
это также признание её предыдущей лжи.
Каждый раз, когда рушится
очередной культ личности,
оказывается, что вся общественная
симфония была иллюзией,
и все те толпы,
что единодушно славили и