это
не на экране, а на саване.
И если никто никогда не слышал,
чтобы умерли Пуиг и Негус,
или капитан Буальдьё,
или братец Кролик,
то это потому, что жизнь никогда
не отдаст того, что она украла из фильма.
Избавление от уничтожения является
частью процесса уничтожения.
Истории кино,
истории без слов,
истории ночи.
Почти 50 лет,
в темноте,
зрители воспламеняют своё воображение,
чтобы потом зажечь реальность.
Сегодня реальность
жаждет отомстить.
Она хочет настоящих слёз,
настоящей крови.
От Вены до Мадрида,
от Сьодмака до Капры,
от Парижа
до Лос Анжелоса и Москвы,
от Ренуара
до Мальро и Довженко -
великие кинорежиссёры были не способны
контролировать эту месть,
которую они сами
постоянно провоцировали.
Бедная кинохроника
должна убирать кровь и слёзы
со всего подозрительного.
В то время, как никто не спешит
убирать их с улиц
после того, как военные
открывают огонь по людям.
Разве есть хоть
что-нибудь от кино
в военной кинохронике.
Она не осуждает.
Никаких
крупных планов.
Из страданий
не сотворить звезды.
Ни из сожжённой церкви,
ни из разрушенного бомбёжкой места.
Тут вступают во владение
духи Флаэрти и Эпштейна.
Домье и Рембрандта - с их
ужасающим чёрным и белым.
Несколько кастрюль...
И случайный взгляд сверху на мать,
оплакивающую убитого ребёнка.
Потому, что только
в этом случае
единственная достоверная форма
искусства соединяется с живописью.
Живопись.
Рождение заново
того, что было сожжено.
Мы забыли эту деревню, её белые
стены и оливковые деревья,
но мы помним,
что это - Пикассо.
Это - Герника.
Мы забыли Валентина
Фельдмана, убитого в 43-м,
но уж одного-то
пленника мы помним.
И это - Гойя.
И если бы не Джордж Стивенс, который впервые
использовал 16-миллиметровую цветную плёнку
в Аушвице и Равенсбрюке -
Элизабет Тейлор никогда бы
не взлетела так высоко.
1939, 1944.
Мученичество и воскресение
документального кино.
Как удивительно увидеть то,
что нам не дано видеть.
Какое чудо для
наших слепых глаз.
Помимо этого,
кино - это ещё
и индустрия.
Если 1-я Мировая война
помогла американскому кино
уничтожить французское кино,
то 2-я Мировая война
способствовала финансированию
появившегося
телевидения,
что позволило ему
уничтожить европейское кино.
У тебя ведь две руки?
спрашивает слепой человек.
Но то, что я вижу -
не убеждает меня.
Как можно верить своим глазам,
если у меня есть сомнения?
Почему нужно проверять -
не обманывают ли меня глаза -
действительно ли
я вижу свои руки?
На помощь! -
последние слова
Макса Линдера.
Перевод и подготовка титров:
valenssia  fenixclubУбедитесь, что
Вы использовали
всё, что
подарили Вам
неподвижность
и тишина.
Всё, что соприкоснулось с кино -
остаётся отмеченным им
и уже больше нигде
не находит себе места.
Но то, что касается меня.
То, что касается моей истории:
Что мне со всем
этим делать?
Со всем этим
светом?
Со всей этой
темнотой?
Иногда ночью кто-то
шепчет в моей комнате.
Я выключаю
телевизор -
но шепот
продолжается.
Это ветер или это
являются мои предки?
История одиночества,
одиночества истории.
Кино проецируется
на экран -
и люди видят
в нём целый мир.
У этого мира всё ещё
почти нет истории,
но этот мир сам
рассказывает истории.
И вместо
неопределённости,
чтобы утвердить
идею и чувство,
взяли две великие истории:
секс и смерть.
Если кратко, то
это - история красоты.
Красоты, грима...
Кино - не средство
информации.
И это - не
развлечение.
Оно - часть косметического
бизнеса, индустрии макияжа.
Побочная ветвь
индустрии обмана.
Истории кино.
Кино низводят
до развлечения.
По-другому его
не могут понять.
Вслед за
фотографией
кино всегда хотело быть более
реальным, чем сама жизнь.
И не искусство,
и не техника...
Убийцы и Воры -
последний фильм Гитри.
Вскоре ему уже
не нужно будет
каждое утро идти
на ярмарку
обманов.
Вскоре, он утратит
это счастье -
быть среди
продавцов.
Я записал
эту фразу Брехта.
И