его характер,
и поэтому сделал портрет абсурдным.
Не достаточно, чтобы навредить собственной
репутации, но достаточно, чтобы навредить ему.
Законное оружие художника.
Лесть, хвала, оскорбление, обвинение.
Обвинение?
Вы сделаете то же самое?
Я бы мог.
Это зависит...
От чего?
От цены, наших отношений, угла света,
запаха у него из подмышек, красоты его жены,
сыт я или пьян, насколько я пьян,
знает ли он Тициана,
был ли он в Кадице, длинные ли у него ноги.
Контекст, контекст.
Боже, я бы хотел посмотреть,
как Вы это делаете.
Думаю, Вам стоит так поступить.
Правда?
Мальчик говорит, мне стоит это сделать,
значит, я это сделаю.
Нет, не буду.
По крайней мере, за просто так.
Я хочу сто гульденов за полный рост,
и половину денег вперёд.
Сколько Ван Дер Хельст дал за это?
Два, три, шесть, семь,
восемь в полный рост за сто,
два, три, пять, шесть,
семь в половину за пятьдесят,
два, четыре, шесть, восемь,
девять - голова и плечи за двадцать пять,
что составляет тысячу триста семьдесят пять.
Неплохо.
Он должен был вычесть сотню
за эту жёсткую утку,
полтинник за вульгарный винный рог
и двадцать пять за совершенно высохшие овощи.
Привет.
Похоже, они постарались,
чтобы у тебя не было выбора, Рембрандт.
Они уже заняли тебе место, Рембрандт.
Ты был назван.
Я хочу нарисовать каждого заранее,
это очень важно,
и я не изображаю длинные ряды помпезных лиц,
но, в любом случае,
сначала я должен сделать кое-что другое,
и мне нужно девять месяцев.
Как для созревания ребёнка.
За такой период я смогу нарисовать армию.
Чтобы сделать ребёнка,
достаточно десяти секунд.
Тебе, может быть, но для меня, с правильными
ямочками и кудряшками, всего пять.
Это я с Саскией.
Саския Ван Эйленбург, Хендрик Эйленбург, кузен.
Восемь лет Хендрик был моим
дилером и покровителем.
Какой была она?
Она была кузиной дилера,
и мы все трое знали, что делаем.
Выгодная сделка.
Оставлять всё в семье, так сказать.
Династический брак.
Когда мы познакомились,
ей было двадцать, мне двадцать пять.
Признаю, сначала она меня
не очень-то и зацепила.
Скучновата, думал я, к тому же надменная.
С акцентом.
С моей точки зрения.
Она слишком ухмылялась.
Она продолжала есть миндаль,
завалявшийся где-то кармане.
Может, в её нижней юбке, рядом с телом.
И это меня слегка возбуждало.
От подмышек до рта.
Впервые мы встретились в церкви.
В Старой церкви, в Амстердаме.
Обычно в церкви не думают о подмышках.
Её самый первый вопрос был -
как вертятся мельницы в Лейдене?
И как же вертятся мельницы в Лейдене?
Бесстыдная корова.
Я сказал: "Достаточно хорошо.
Так же, как и в Леевардене."
И что это мельника не волнует,
и она снова ухмыльнулась.
Так я понял, что её не коробят грязные шутки.
Боже, у неё были большущие ноги, и,
должен признать, весьма сладкая и тугая попка.
Мы поженились, и это сработало.
Мы поймали удачу.
Любила ли она меня?
Не знаю.
Любил ли её я?
Не знаю.
Она была больше похожа на родственницу,
которую я знал всю свою жизнь.
Может, как сестра,
но с правом на постель, так сказать.
Как растут детишки в твоей семье?
Как тюльпаны.
- Давай сделаем ребёнка.
- Хорошо.
- Хорошо? Что это значит?
- То, что ты слышишь.
Позовите Гиртие.
Дай-ка посмотрю.
Нет, ты не захочешь смотреть.
Гиртие.
- Дай, я тебя нарисую.
- Нет.
Позволь мне остаться.
Ты должен уйти.
Это личное. Никаких рисунков.
Что я, чёрт возьми, такое?
Объект для кровавых рисунков?
Почему это личное?
Это же наш ребёнок. Мы его сделали.
Я и мои растянутые и окровавленные части
тела - не повод ещё для одной картины.
Везде сплошной мел.
А потом это выставляют
на обозрение всему миру в витрине.
Моё тело размножают
на печатных станках по всей Голландии.
Голландии? Да как ты можешь.
По всей Европе.
Чёрт бы тебя побрал с твоими картинами.
- Ты здесь лишний. Забирай это и проваливай.
- Да, да.
- Прочь.
- Да.
Думаю, мы поженились, чтобы делать детей,
состояние для кузена, для неё и для меня.
Вот как?
Нам, действительно,